THE TWELVE ROUNDS OF BOXING!
ВОСЬМОЙ РАУНД
1
Мы Дубевича под руки и с собой. Пусть бабки Гею без нас обмывают.
Капитан, конечно, пьян. Но других искать некогда. Трезвых капитанов...
Вываливаемся на площадку.
- Я, товарищи, - говорит Дубевич. - готов приступить... к лик... ик...видации! Если шо... я здесь!
Мы ему - будя! Настрелялся. Будешь протокол составлять.
Он в ответ - Йес, сыр!
- Так... а теперь куда? - спрашивает дядя.
И все - куда? куда? а куда?
Я дядю в сторону. Он - НУ?!... Я выкладываю. Он на меня смотрит и прямо у меня на глазах прозревает. И мне это ещё приятнее видеть, как человек после моих слов прозревает!
А дядя даже глазам своим не верит. Что видит теперь всё в другом свете. Головой качает и приговаривает: - Ну, голова! Ну, голова! Как же мне это в голову не пришло? Ведь всё же сходится, Пенки! Тютелька в тютельку! Эх, сейчас Спиридона обрадуем!
Мы обратно к нашим. Видим, Ёлкинс с Палкинсом Дубевича под руки держат. А у того голова на грудь свешивается. И он пытается на сапог себе плюнуть. Но он пьян. И у него теперь ( после выпитого ) не одна нога, а несколько. Труднее попасть...
Думаю, ладно. У них у всех ноги заплетаются. Но ходу правосудия это не должно помешать. Главное, что все они в форме.
Направляемся всей кодлой к Косте Кокерскому.
Теперь вы вкуриваете, други мои? Ага? Да вы, я вижу, прозреваете не хуже дяди!
А остальные всё равно не в доумении. Даже психолог. Но - с другой стороны - древнеславянские идолы не его профиль. Он с живым материалом работает.
Уф! И вот мы у дверей Костяна.
Гляжу, дядя меня как бы на второй план оттирает. Как будто сам до всего додумался и знает. И сейчас будет вручать украденное имущество Спиридону Тимофеевичу. А я и не в обиде. Пусть поцарствует...
Cтучит в дверь. Раз. Два. Словно drums of doom...
Костя из-за двери спрашивает - кто там?
Как будто в глазок не видит?! Подлец! Понимает, что сейчас будет расправа. И правильно! Нечего красть памятники нашей истории. Потому что без истории мы с дядей ( и другими ребятами ) и не нация вовсе, а просто очередь в Макдональдс...
- А может я его - ёп? - еле ворочая языком, спрашивает Дубевич.
- Нет, нет! Вы лучше держитесь, как стоите! - это я ему.
- А? Пенки? Понял... Есть держаться, как стоял!
Костян не отпирает. На что надеется? Шансов против нас - ноль! Лучше бы открыл добрым людям, как нормальный. Так нет!
Дядя к двери ещё сильнее прикладываться начал. Вышибет, ей богу!
А я Kaiser Chief включил. Для общего настроения. Tomato in the Rain. Очень клёвая вещица.
Дядя разбежался, в дверь плечом и... внутрь влетел! Словно впорхнул!... Мы смотрим - не понимаем, что с ним. Он то вперёд, то назад. Руками в воздухе размахивает.
Tomato in the Rain...
А потом допедрили - под ногами у дяди чпок! чпок! чпок!
Кокерский тот номер с сырками решил повторить. Мы в смех. Опять танцы со звёздами у Кости. А Пасюкевич в своей манере: - Что-то с Сявой не то! Может неотложку вызвать?
- Ага, - говорю. - тогда самой неотложке нехорошо станет. Неотложке неотложку вызывать?! Ха-ха!
А потом думаем, когда же он угомонится? Вроде все сырки передавил. А ноги всё разъезжаются и разъезжаются...
Всё. Закончил. Cтоит. Дышит.
Ластик опять за жратву. Куда только влезает в него? Давится, но ест... Но, видимо, всё ж переборщил. Подковылял к огромному портрету Маркса и давай блевать в уголке.
- Пёсику вашему худо. Может неотложку? - говорит Пасюкевич. Дались ему эти неотложки! Видно, что и собаки не его профиль.
А Костя как это увидел, сразу в крик:
- Вы мне что классиков обсираете?! А?... И вообще... по какому праву?
- Да он никого не обсирает! - гoворю. - Заблёвывает, да! Это понятно. Всё-таки есть разница? Костя, не опускайся до низкокультурного уровня. Обсирают преднамеренно, а блюют... естественным образом!
2
Мы опять по этим сладким нечистотам топаем.
Дядя Кокерского за грудки: - Кто ж тебя, cука, научил... сырки людЯм подкладывать?! Какая гнида?
- Так сам же и научил! Ты! - пролепетал Костя. - Когда Пуздой сюда завалился с дружками...
- А? Да? Да, твоя правда! Запомнил, значит? Учись у умных людей!... Но... мы к тебе не за этим... Давай, говори, где краденое спрятал!
- К-к-краденое?
- Ага! То что утром тебе твои ребята приволокли! Сам рассказывал... Где член прячешь, ирод?!
Костя был в замешательстве. Но это и понятно. Сейчас всё тайное становилось явным. И у него не было никаких путей к отступлению. Я был прав во всём. Идол был у Кости.
- Это к-к-какой ещё член? - попытался было отпереться. Можно подумать, что у него их тут целая фабрика!
- Это который в штанах! - съехидничал Сода.
- Костян, не тяни, - уже более снисходительно говорит дядя.
- Мы знаем, что член у тебя. Так предъяви нам сие изделие. Иначе... видишь... с нами органы правопорядка. Капитан... Сечёшь?
Костя посмотрел на Дубевича, который болтался между Ёлкинсом и Палкинсом. Дубевич поймал его взгляд. Подтянулся. И сделал лицо, как при начале составления протокола. Но выдал совсем другое.
- Най... нал... наливка есть?!
- Есть, есть, товарищ капитан! - засуетился Кокерский, видя что правосудие готово встать на его сторону.
- Цыц! - сказал дядя. - Отставить! Узел только что вернулся с ответственного задания. Сопряжённого с риском для жизни. И ещё не отошёл ещё. Ещё...
Костя бросился в последнюю атаку.
- Ладно, Сява, ладно! Но запомни - для меня он не член, а вождь! Вождь!
Мы засмеялись.
- Смейтесь, перестроичники, смейтесь! А что смеётесь? Это вы из него черт знает что сделали! Ну, и пусть! Пусть идол! Но - вождь!
Мы опять в смех. С Костей, видать, совсем не хорошо, если он древнеславянский идол вождём называет. До чего человек докатился от одиночества и без женской ласки! Мы же не берём в счёт Розалию Карловну. Её больше заботит чтобы кокерская квартира куда-нибудь не уплыла. И потом... у Розалии есть свой сожитель - Некрофилыч. Тоже из Казарменного проезда.
А я смеюсь, но интуитивно мне не по себе. И смех у меня какой-то холодный. Не могу сознательно объяснить почему так. Досмеиваюсь с остальными, а самому уже не смешно.
А Костя своё гнёт: - Я как был так и есть за советскую власть!
Я уже кашляю, а не смеюсь.
Дядя, как киношный Пуаро разъясняет свою суть этой истории.
- Ты, Костян, думал, что господа хорошие не допедрят? А мы... я... раскусил твою уловку. Только вот не ожидал, что ты нашего археолога обидешь! Человек всю жизнь угробил, чтобы найти здесь что-нибудь славянское... а ты и этого его лишил! Ну не гнида ты?
- Ну, Сява, ты его не обижай! - миролюбиво сказал Задонов. - Главное - что идол нашёлся! А остальное - дело восемдесятшестое!
Костя повёл нас в комнату, в которой я в первый раз заприметил ту странную, подозрительную фигуру, завёрнутую в грязные тряпки.
- Он! Он! - закричал Задонов, падая перед идолом на колени.
- Ладно... берите... я себе ещё найду, - пробормотал Костя.
А дядя стоит как царь-и-бог. Или - на худой конец, как президент московского кинофестиваля... готовится от Задонова благодарности принимать.
- Как же ты, Сявушка, меня спас! А то я думал, тю-тю - уплыл член! Тьфу, идол! Идол! Как же ты, голубчик додумался?
- Ну это... конечно... голову пришлось поломать, Спиридон. А потом прикинул - ну ни хера себе! Всё сходится! И то, что он у тебя утром пропал... и то, что его ребята притащили... один бы он бы не смог... ну, и то, что он здесь стоит и даже по длинне сошёлся! Я ведь, Спиридон, не только кулаки могу в ход пустить... Но - и голову! А голова - это страшное оружие!
Мы зааплодировали.
- Ой, Сява - супердетектив!
- Котелок варит!
- Ага, ещё не совсем умишко отбили! - ну, это Блин Сода.
- Cява... тебе бы надо, - это Дубевич. - награду зара... зара... за раскрываемость впаять! Ябы... ябы... тебе влепил!
И за кобуру хватается.
Но это пресекли быстро.
А я в интуиции витаю. Совсем недавно как прозревший ходил. А тут - на тебе - как будто лампочки в мозгу полопались.
Cпиридон Тимофеевич суетится. Cрывает тряпьё со своей научной находки. Даже пылко-влюблённый не срывал бы так белье со своей пассии, как это делал Задонов с этими грязными тряпками. Аж трясётся весь. Но в хорошем смысле - от радости. А не от трясучки.
У Кости во всей квартире полумрак. И здесь не исключение. Мы ждём-не-дождёмся, когда археолог закончит.
А он взял - и закончил! Да как! Завалился со своим идолом на пол! Чуть ли не целует его. Ногами сучит. Очень научный человек.
Учёные всегда после экспериментов в таком состоянии. Это те, которые в живых остались. А остальных хоронят. Зато с почестями.
- Костян, вруби-ка свет! Как никак на историческом событии присутствуем! Жаль с телевидения никого... На весь мир бы прогремели! В "Вестях" бы вечером на себя посмотрели!
- Могу и врубить, - неохотно отозвался Костя. И врубил.
Мы видим, Задонов со своей фиговиной в обнимку валяется. Пригляделись, а это не фиговина, а Ленин!
- Сява, что это?!
- Как что, Задон? Ленин. Вождь. Идол, наконец! Для некоторых ( дядя посмотрел на Кокерского ) Что... разве не то?
Задонов встал ( уже трезвый ) и говорит: - Сява, это вовсе НЕ то! Ты решил надо мной посмеяться? Сначала нос разбил... у вас... теперь Ильича подсунул... Эх, ты!
И у него губы от обиды скривились. Всем его жалко стало.
- Вот тебе и Шерлок Холмс! - выдал Блин Сода.
Все засмеялись.
А дядя растерян, как обкакавшийся школьник. Даже не знает, что сказать.
- Io non ho le parole! - выдавил. И Косте - А другого... нет? Разве?
Один Кокерский рад. Видит, что Ильич с ним остаётся. А мы облажались.
Я говорю - А что же Ленин какой-то не канонический? Он же всегда с рукой стоит. Указывает...
- Ха! А ты глянь! Руку-то ему спилили! Без руки он. А я всё равно взял. А то потом и такого днём с огнём не найдёшь!
Я подумал, да - если уж моя стихия - кулачные баталии, то с дедукцией надо завязывать. Черт! а ведь так всё хорошо складывалось. В логическом смысле.
- Да... как жаль, что Ильич - это не древнеславянский сбруческий идол, - пробормотал Задонов и поплёлся к выходу.
3
Ленин остался у Кокерского. Что естественно. А мы оконфузились по полной программе.
На Задонова было просто тошно смотреть. Так он растроился. Чуть ли не слёзы во всех местах.
- Так'то это я могу быть свободен? - поинтересовался Дубевич.
- Ладно, свободен! - потухшим голосом бросил дядя.
- Тодая... тодая... откупориваюсь? - сказал капитан с непослушными мозгами.
- Только не пей больше! - сказал Сода.
- Ни-ни! Ни в коем разе!!! - с пьяной горячностью заверил его Дубевич. - Только белое! Яволь? Яволь!
И милицейская троица направилась в сторону ближайшей продажи спиртных напитков.
- А чего... они по крайней мере знают, чего хотят! - сказал дядя. - А мы тут болтаемся, как не пойми что...
- Зато мы набираемся экспириенса! - заявил Пасюкевич. - И правильно делаем! Даже болтание неизвестно в чём может принести нелохой результат! И это нормально! Это хорошо!
Мы решили подняться к себе. Хлебнуть кофе. Привести себя в порядок. А потом дуть что есть мочи к дому-камоду.
Задонов захотел с нами. Мы не возражали. Пусть развеется.
Ластик, проблевавшись у Кости, как-то заметно посвежел и был явно настроен на продолжение прогулки. А не на бездумное ничегонеделание на коврике.
В прихожей по-прежнему валяются журналы. Но нам не до уборки. Тем более, Свёкла обещала забрать. Попихали их ногами в сторону. И на кухню. Кофе пить.
Пьём.
У дяди в штанах трезвон. А он уж думал, что у него там ничего не работает.
- Алё?... Ой, Кузьма? Ты? Ты где?... А мы... кофий пьём... Почему - блядь? Да подожди! Да не с той поры!... Да мы пошли... А тут котовасия за котовасией!... Гею... Пелагею Иль... Почему - хуй с ней?... Да при чём тут Вася? Ха! Я говорю - котовасия! Да не кот он!... Ну... ну... ну... ну.... ну... ну... ну... ну... ну... ну... ну... ну...
- Блядь! - не выдержал Сода. - Я ему сейчас кофейником бошку прошибу! Нукальщик!
- Да у нас тут ещё этот об...
Я приложил палец к губам. Дядя кивнул. Мол, дошло. Чтоб не ляпнул про Василиана...
- Да нет... non fa nulla... Всё-всё! уже бежим!... Генри?
- Алё?! Кузьма! Ты где?! Кузма-а-а!... Хе! опять сгинул!
Мы Зопилову ответный звонок. Не проходит. Ещё. Опять не проходит.
- Черт! - грязно выругался дядя Сява. - Чего сегодня с Кузьмой?
Да и со всеми нами, подумал я. Странный денёк!
- А что он про какого-то Генри?
- Сам не пойму! Сказал "Генри" и отрубился!
- Может Генри Армстронг? Или Амстронг? Был такой боксёр, - предложил Блин Сода.
- О'Генри ещё есть, - это Пасюкевич.
- А помните - "Овсянка, сэр!" - это Василиан.
- Михалков? А зачем нам Михалков? - удивляется дядя.
- Да, нет! Сэр Генри!
А я чувствую, на меня опять накатывает. Прозрение. Только сказать боюсь. Один раз уже осрамился.
- Ты чего тужишься, как при запоре? А, Пенки? - спрашивает дядя. Я и выпалил:
- Генрих... "Генри" Недержанский!
- Точно! - это они все.
Генрих "Генри" Недержанский жил в доме-комоде! Чуете, други мои?
- А что? мы ему рыло не чистили, - cказал Сода. - Буду рад общению!
А я гляжу, у нас глазированный сырок есть. Я его распечатал и Ластику сую. А то все думают, что мы его деликатесами не кормим. Сырок же вкусный! Глазированный!
- Фу! Мерзость! - сказал несносный пёс.
- Послушай - ты! Когда вся эта чертовщина закончится, я с тобой всерьёз разберусь! Вот помяни моё слово, ничтожество!
А вслух сказал: - Хороший пёсик! Уй'ты хороший! Не хочешь? Я сам съем.
И съел.
Мы переоделись. В этих потасовках наши наряды немного поизносились. А надо привести себя в божественный вид. Так, кажется, говорят.
Только Блин Сода в довершении напялил свою фуражку-пидорку с полуоторванным козырьком. Други мои, она больше бы смотрелась на каком-нибудь члене ночного гей-клуба нежели на голове заслуженного кулачного бойца, каким был Блин Сода! Мы его переодически за это ругали, но он её не снимал.
Оставалась маленькая деталь - наши подпорченные драками физиономии. В конце-концов, мы не супермены. И кое-что запечатлелось на наших ликах. У Соды разбита нижняя губа; мне рассекли правую бровь; у дяди над правой щекой небольшая припухлость... Но это пустяковые повреждения. Многие так ходят - и ничего. Но вот если бы мы в таком виде завалились бы в зал Чайковского, нам было не избежать косых взглядов полуоглохших от симфоний Бетховена любителей прекрасного... Но мы направлялись к Недежанскому. А у него такая публика была не редкость. Писатели, актёры, журналисты, пиарщики и новые диссиденты...
Я сказал:
- Дядя Сява!
Дядя скорчил страшную физиономию и потряс своим страшным кулаком:
- Ехю! Богамо!
- Блин Сода!
Он ухмыльнулся, приложил руку к фуражке, а потом сунул руки в карманы.
- Гектор Иванович!
Пасюкевич пригладил воротник рубашки:
- Это хорошо! Это нормально!
- Тимофей Спиридо... Ой, простите! Спиридон Тимофеевич!
- Ничего, Пенки, ничего! Главное... это история в которую мы влипли... Ну, или, скажем, попали...
- Василиан!
Лилипут снял циллиндр и расшаркался. По-детски улыбаясь. Всё-таки нравится он нам!
Я посмотрел на Ластика. Он - на меня. Я смотрю на него. А он словно в ожидании чего-то... на меня смотрит.
- Ла... Ластик!
Только скажи чего! Только посмей!
- Гав! Гав! - бодро отозвался пёс, виляя хвостом.
Уф! Пронесло!
- Пенки! - в свою очередь произнёс дядя.
Я сжал кулаки в черных перчатках:
- Ёвли-ёвли!
И надавил на клавишу в своей музыкально-медицинской сумочке.
Black Dog.
Итак, мы отправляемся к Генриху "Генри" Недержанскому.
